Боярщина - Страница 17

- Как вы тихо едете, - сказал он, кланяясь с доброю улыбкой Эльчанинову.

- Мне некуда торопиться, - отвечал тот рассеянно.

- А куда вы, смею спросить, едете? - спросил Савелий, которому хотелось, видно, завести разговор.

- В Ярцово, - отвечал Эльчанинов.

- И я туда же; позвольте мне ехать вместе с вами.

- Сделайте милость, - отвечал Эльчанинов.

- Вы уж меня, я думаю, не помните, Валерьян Александрыч, - сказал Савелий, - я с вами игрывал и гащивал у вас в Коровине.

- Теперь припоминаю, - отвечал Эльчанинов, вглядываясь в своего спутника и действительно узнавая в нем сына одного бедного дворянина, который часто ездил к ним в усадьбу и привозил с собою мальчика, почти ему ровесника.

- Где ваш батюшка? - спросил он.

- Отец мой умер.

- И вы теперь одни?

- Один, - отвечал Савелий. - Вы много переменились, Валерьян Александрыч! Я вас не узнал было, - прибавил он.

- Не мудрено, - произнес Эльчанинов со вздохом, - переменишься, поживши на свете, - прибавил он.

- Да вы много ли еще нажили; разве горе какое особливое у вас есть, а то что бы, кажись... - возразил Савелий.

- Горе? - повторил Эльчанинов. - Горя нет, а так, скучаю!

- Отчего же вы скучаете?

- От нечего делать.

Савелий улыбнулся.

- Вот как, - проговорил он, - нам работа руки намозолила; а есть на свете люди, которым скучно оттого, что делать нечего.

- И очень много, - подхватил Эльчанинов, - большая часть людей несчастны оттого, что не знают, что им делать. Из них же первый - аз есмь, заключил он и зевнул.

- Вам, я думаю, надобно служить, - заметил Савелий.

- Служить-то бы я рад, подслуживаться тошно{104}, - проговорил с усмешкой Эльчанинов.

- Ну, женитесь.

- Жениться? На ком?

- Я не знаю; а думаю, за вас пойдет хорошая невеста.

- Сыщите.

- Я не сват, - сказал с улыбкой Савелий. - Сыщите сами.

- Легко сказать. Сами вы, например, отчего не женитесь?

Савелий при этом вопросе покраснел.

- Какой я жених? За меня девушка, у которой есть кусок хлеба, не пойдет.

- А вы бедны?

- Три души у меня-с, из них одна моя собственная.

- Чем же вы живете?

- Да хлебопашеством больше-с.

- И сами пашете землю?

- Пашу-с.

- Это ужасно! - воскликнул Эльчанинов, - дворянин по рождению...

Молодые люди на некоторое время замолчали.

- Любили ли вы когда-нибудь в жизни? - спросил вдруг Эльчанинов, у которого поступок Анны Павловны не выходил из головы и которому уж начинал нравиться его новый знакомый.

- Любил ли я женщин? - спросил Савелий. - Нет еще.

- И не любите.

- Почему же?

- Потому что они этого не стоят. Слышали ли вы у предводителя, что говорили про Мановскую? Это еще лучшая из всех.

- Это неправда, что про нее говорили!

- Вы ее знаете?

- Как же-с: соседское дело, бываю у них, видал ее; а вы ее знаете?

- Я еще ее в Москве знал. Она недурна.

- Да-с, и очень добрая и не гордая, - сказал Савелий.

Эльчанинову пришло в голову сделать Савелию поручение к Анне Павловне, но он боялся.

- А когда вы будете опять у них? - спросил он.

- Не знаю, как случится. А вы ездите к ним?

- Нет, мне не правится ее муж.

- Я поклонюсь ей от вас, коли угодно, - сказал Савелий, как бы угадывая намерение своего спутника.

- Ах, сделайте милость, - сказал Эльчанинов, обрадованный этим вызовом, - и скажите ей, что в Москве она лучше держала свое обещание.

- А разве она не сдержала какого-нибудь обещания?

- Да, пустяки, конечно: обещалась у предводителя танцевать со мною кадриль и уехала.

- Ее, может быть, муж увез.

- Очень может быть. Скажете?

- Извольте.

- Только с глазу на глаз.

- Это для чего-с?

- Потому что этот господин муж может подумать бог знает что.

- Так я лучше ничего не буду говорить, - сказал, подумавши, Савелий.

- Нет, нет, бога ради, скажите, - проговорил Эльчанинов, испуганный мыслью, что не догадывается ли Савелий.

- А вам очень хочется? - спросил тот.

- Очень...

- Да тут ничего такого нет?

- Решительно ничего.

- Хорошо, скажу-с.

Разговаривая таким образом, молодые люди подъехали к Ярцову.

- Прощайте! - сказал Савелий.

- Доброй ночи, - проговорил Эльчанинов, протягивая к нему руку, приезжайте ко мне, мы старые знакомые.

- Хорошо-с, - отвечал тот и поворотил лошадь к своему флигелю, а Эльчанинов подъехал к крыльцу дома Клеопатры Николаевны.

При входе в гостиную он увидел колоссальную фигуру Задор-Мановского, который в широком суконном сюртуке сидел, развалившись в креслах; невдалеке от него на диване сидела хозяйка. По расстроенному виду и беспокойству в беспечном, по обыкновению, лице Клеопатры Николаевны нетрудно было догадаться, что она имела неприятный для нее разговор с своим собеседником: глаза ее были заплаканы. Задор-Мановский, видно, имел необыкновенную способность всех женщин заставлять плакать.

При появлении Эльчанинова хозяйка издала восклицание.

- Боже мой! Monsieur Эльчанинов! - сказала она. - Так-то вы исполняете ваше обещание, прекрасно!

- Извините меня, - начал Эльчанинов, не кланяясь Задор-Мановскому, который в свою очередь не сделал ни малейшего движения. - Я не мог приехать, потому что был болен. Но, кажется, и вы чем-то расстроены?

- Ах, у меня горе, Валерьян Александрыч: мой опекун помер.

- Опекун? Зачем у вас опекун?

- Опекун над имением моей дочери; вы не знаете, с какими это сопряжено хлопотами. Нужно иметь другого; вот Михайло Егорыч, по своей доброте, принимает уж на себя эту трудную обязанность.

- Напротив, я полагаю, приятную, - возразил Эльчанинов.

- Может быть, это вам так кажется; для меня ни то, ни другое... Я назначен опекою, - проговорил Задор-Мановский.