Боярщина - Страница 15

К оглавлению

- Эй, любезная, - сказал Эльчанинов, подходя к ней, - нет ли у вас кого-нибудь поймать мою лошадь?

Баба посмотрела на него с любопытством и с удивлением.

- Лошадь!.. А кое место ваша лошадь? - спросила она.

- Должно быть, в здешнем поле. Она меня сшибла и убежала.

- Ишь ты!.. А вы чьи такие?

- Я из Коровина.

- Так, знаем. Барин, что ли?

- Барин, моя милая. Кто бы мне лошадь поймал?

- Ой, батюшка, кого посылать-то, разве ребятишек... больших-то нет дома. Кучера с барями уехали, а другие на работе.

- С барями уехали? - спросил Эльчанинов. - А куда ваши баря уехали?

- А бог их знает, куда уехали. Неизвестно. Барыня, говорят, в Каменки, а барин неизвестно.

- Куда в Каменки?

- А вон в село Каменки, к енералу. Он вчерася-тко был здесь, так, слышь, барыня и поехала к нему, в карете, шестериком, такая нарядная.

Эльчанинов ничего не мог понять. Он догадался, впрочем, что Анна Павловна уехала к графу Сапеге, о котором он слышал от многих. Но зачем уехала, и как одна, и в тот именно день, когда назначено было свидание? Ему сделалось не на шутку грустно и досадно.

- Ребятишек послать, что ли? - спросила баба, видя, что Эльчанинов стоял, задумавшись.

- Пошли, любезная, - сказал он.

Баба влезла на забор.

- Ванька... Федька... подьте сюда!.. - закричала она. - Вот из Коровина барина лошадь сшибла, так пригоньте ее.

На этот зов за ворота выбежали три мальчишки в пестрядинных рубашках, с грязными руками и ногами. Они все трое стали в недоумении: им нужно было снова растолковать, в чем дело.

- Да кое место лошадь-то? - спросил старший из них, - поле-то велико.

- Да, поди, чай, у воротец к Коровину, - отвечала догадливая баба.

- Так туда, что ли, бежать?

- Вестимо, что туда; а может, что и в болоте.

- Пойдемте, - сказал старший, и все вприскочку пустились по дороге.

Эльчанинов стоял в раздумье.

- Барыня-то есть у вас? - спросила словоохотливая баба.

- Нет, я не женат, - отвечал Эльчанинов. - А что, у вас хороша барыня?

- Хороша, добрая такая, только барин-то ее не больно любит; у него есть другая, еще и не одна, пожалуй; да и тем житье не больно хорошо: колотит часто.

Послышался конский топот. Это были мальчишки, которые, усевшись все трое на лошадь Эльчанинова, гнали ее во весь опор.

- Вот и пригнали, - проговорила баба.

- Спасибо, любезные, - сказал Эльчанинов, садясь на лошадь и оделяя мальчишек по пятаку. - Вот и тебе, - прибавил он, давая гривенник женщине.

Все поклонились ему.

Эльчанинов скорой рысью поехал обратно; но, миновав могилковское поле, остановился. Слезы чуть не брызнули из его глаз, так ему было тошно.

"Вот женщины, - подумал он, - вот любовь их! Забыть обещание, забыть мою нетерпеливую любовь, свою любовь, - забыть все и уехать в гости! Но зачем она поехала к графу и почему одна, без мужа? Может быть, у графа бал? Конечно, бал, а чем женщина не пожертвует для бала? Но как бы узнать, что такое у графа сегодня? Заеду к предводителю: если бал, он должен быть там же".

Принявши такое намерение, Эльчанинов пришпорил лошадь и поворотил на дорогу к предводительской усадьбе. Через полчаса езды он въехал на красный двор и отдал свою лошадь попавшемуся навстречу кучеру.

- Дома Алексей Михайлыч? - спросил он.

- У себя-с, - отвечал тот.

Эльчанинов быстро вбежал на лестницу, сбросил на пол плащ и вошел в гостинную.

Предводитель сидел в вольтеровских креслах и с величайшим старанием сдирал с персика кожицу, которых несколько десятков лежало в серебряной корзинке, стоявшей на круглом столе. Напротив него, на диване, сидела Уситкова, по-прежнему в блондовом чепце; толстый муж ее стоял несколько сбоку и тоже ел персик; на одном из кресел сидел исправник с сигарой в зубах, и, наконец, вдали от прочих помещался, в довольно почтительном положении, на стуле, молодой человек, с открытым, хотя несколько грубоватым и загорелым лицом, в синем из толстого сукна сюртуке; на ногах у него были огромные, прошивные, подбитые на подошве гвоздями сапоги, которые как-то странно было видеть на паркетном полу.

Увидя входившего Эльчанинова, предводитель несколько привстал.

- Здравствуйте, Валерьян Александрыч! - сказал он. - Но, господи, что с вами, вы все в грязи?

Эльчанинов, начавший уже раскланиваться, тут только вспомнил, что был весь испачкан.

- Меня сейчас сшибла лошадь, - отвечал он.

- Скажите, пожалуйста! Ах, молодые, молодые люди, - произнес предводитель. - Долго ли до беды. Не ушиблись ли вы, однако?

- Никак нет-с. Я только, как видите, перепачкался, да и про то забыл, отвечал Эльчанинов и вышел.

- Ну, матушка Татьяна Григорьевна, - продолжал хозяин, обращаясь к Уситковой, - вы начали, кажется, что-то рассказывать?

- Странные, просто странные вещи, - начала та, пожимая плечами, - сидим мы третьего дня с Карпом Федорычем за ужином, вдруг является Иван Александрыч: захлопотался, говорит, позвольте отдохнуть, сейчас ездил в Могилки с поручением от графа.

На этих словах Эльчанинов вернулся и начал вслушиваться.

- Что такое за поручение? - продолжала Уситкова. - А поручение, говорит, сказать Михайлу Егорычу, чтоб он завтрашний день был дома, потому что граф хочет завтра к нему приехать. "Как, говорит Карп Федорыч, да являлся ли сам Михайло Егорыч к графу?" - "Нет, говорит, да уж его сиятельству по доброте его души так угодно, потому что Анна Павловна ему крестница". Ну, мы, - так я и Карп Федорыч, ну, может быть, и крестница.

- Конечно, что ж тут удивительного? - сказал предводитель. - Очень возможно, что и крестница.

- Ну, да-с, мы и ничего, только я и говорю: "Съездим-ка, говорю, и мы, Карп Федорыч, завтра в Могилки; я же Анны Павловны давно не видала". "Хорошо", говорит. На другой день поутру к нам приехали Симановские. Мы им говорим, что едем. "Ах, говорят, это и прекрасно, и мы с вами съездим". Поехали. Граф уж тут, и, ах, Алексей Михайлыч! вы представить себе не можете, какие сцены мы видели, и я одному только не могу надивиться, каким образом Михайло Егорыч, человек не глупый бы...